Футуризм родился в Париже 20 февраля 1909 года. Первый крик младенца услышали читатели газеты «Фигаро» — купивший в ней место для рекламного объявления экстравагантный поэт-миллионер Филиппо Томмазо Маринетти провозгласил начало новой эры в искусстве.
Эры культа машин, технического прогресса и упоения скоростью. Только что изобретенный мотоцикл казался футуристам совершеннее скульптур Микеланджело. Культурное наследие они призывали уничтожать: «Поджигайте библиотечные полки! Поверните каналы, чтобы они затопили музеи!» Спасти одряхлевший мир, полагали футуристы, могли войны и революции.
Публика забрасывала их гнилыми помидорами, но они были счастливы. Потому что жаждали одного — известности. Как и их русские собратья, вставшие под знамена футуризма. Братья-художники Бурлюки собрали компанию, в которой задавал тон Маяковский. У русского футуризма была национальная специфика: вместо старика Микеланджело с парохода современности сбрасывали Пушкина, Достоевского и Толстого.
А главными отличиями новой поэзии стали главенство формы над содержанием и право творца на собственную грамматику и выдумывание слов. Молодые люди эпатировали публику, ссорились и мирились. Футуризм стал так моден, что вобрал в себя чуть ли не всех стихотворцев тех лет, на самом деле далеких друг от друга. К футуристической поэзии относили и Игоря Северянина с его культом себялюбия, и кристально чистый стих Пастернака, и словесную заумь Велимира Хлебникова.
Новое направление жило шумно и весело, но недолго. Футуристы призывали войну и революцию — явились обе. И так изменили мир, что людям стало не до картин и стихов. Изменились и футуристы. Революционер в искусстве, в жизни Маринетти поддержал фашизм, читал свои вирши солдатам гитлеровской армии.
В 1943-м его тяжело ранило под Сталинградом. А наши поэты с трудом находили свое место в искусстве. Ряды редели: Хлебников умер, Давид Бурлюк уехал в Америку, Маяковский застрелился, а Алексей Крученых затаился, потихоньку распродавая пожелтевшие рукописи своих друзей-футуристов.
Но одна их традиция сохранилась до сих пор: это традиция публичности, непосредственного контакта художника с аудиторией. Именно бунтарям десятых годов наследовали поэты-шестидесятники, устраивая вечера в Политехническом музее. А сегодня эта традиция облачилась в одежды перформанса и художественных акций. И когда стоящий на четвереньках художник изображает собаку — это футуризм наших дней. Впрочем, его отцы-основатели вряд ли бы признали родство.
